— Не надо так. Ему больно, — сказали сверху.

Ничего не понимая, Хамит поднял голову и огляделся.

Плотным кольцом стояли всадники. Их было много, человек двадцать. Все смотрели на него и улыбались презрительно. Скалил зубы Ахмет, хихикал Григорий Парфенович, весело смеялся Алимжан. Хамит встал, а пришедший в себя бандит сел в траве и сказал жалобно:

— Он коня погубил, он мне руки крутил жестоко! Дай ему по морде, Кудре!

Вот он, Кудре! Хамит нашел его глазами и догадался, что это Кудре, потому что тот был единственным, кто не улыбался. Кудре соскочил с коня, и следом за ним спешились еще несколько человек. Кудре рассматривал Хамита.

— Ты — Хамит, — сказал он, утверждая что-то.

— А ты — Кудре! — закричал Хамит и бросился на атамана. Но его схватили, сломали, скрутили, связали руки за спиной. Не зря слезали с коней.

— Смелый, — констатировал Кудре.

— Я не запла?чу, Кудре! — страстно пообещал Хамит.

— Но глупый, — продолжил Кудре.

— Стреляй, сволочь!

— Зачем стрелять? — Кудре обошел Хамита, изучая, как диковинку.

— Пусть часы отдаст, — плачуще потребовал Ахмет.

— Я эти часы тебе еще припомню, — многозначительно изрек Кудре, продолжая осмотр.

— Стреляй же! — прокричал еще раз Хамит.

— Кричишь, значит, страшно. Или стыдно. А ты — батыр.

— Я не батыр. Я — боец Красной Армии, которая раздавит тебя и твою шайку, как гнилое яблоко.

— Вот я и говорю: ты — батыр. Красный батыр. Батыр советской власти. А я — батыр вольных степей, для которого нет и не будет никогда никакой власти. Для меня нет слова «нельзя», и поэтому я сильный, и поэтому я сильнее тебя.

Железными пальцами Кудре схватил Хамита за нос и за нос же стал издевательски раскачивать голову Хамита из стороны в сторону.

— Смотрите все! Я таскаю батыра за нос! Я таскаю за нос советскую власть! Я человек, для кого нет законов, таскаю за нос закон!

От великого унижения и бессильного гнева Хамит закрыл глаза. Взвинтив себя почти до шаманских судорог, Кудре все яростней мотал Хамитову голову и уже не кричал, шипел, визжал, заходился в бешенстве.

— И ты заплачешь, Хамит! Ты заплачешь! Ты заплачешь!

— Он не заплачет, атаман, — разобравшись в ситуации, сказал последний противник Хамита.

Атаман устал от своей ярости. Отпустив Хамитов нос (Хамита качало, но он не открывал глаз), Кудре пообещал утомленно и уверенно:

— Он заплачет, Ефим. Что ты хочешь взять у него?

Ефим осмотрел Хамита в подробностях:

— Сапоги не возьму, сапоги у меня лучше. И гимнастерка советская мне не нужна. А портупея хорошая, портупея мне пригодится, — и споро, умело распоясал Хамита.

— Ты, Алимжан? — строго соблюдая очередность, спросил Кудре следующего.

— Сапоги.

Кудре толкнул Хамита в грудь, тот рухнул, не сопротивляясь, а Алимжан сноровисто сдернул сапоги.

— Григорий Парфенович, твоя очередь!

— А мне ничего не надо. Мне бы каждый день его, большевичка, вот такого видеть — никакой другой радости не нужно.

— Ахмет?

Ахмет виновато отвел глаза.

— Да, часы, — атаман залез в карман Хамиту, достал часы, подкинул их в руке, протянул Ахмету.

— Узнаю, что хвастаешься ими, застрелю на месте. А сегодня прощаю в последний раз. Держи.

Хамит открыл глаза. Шайка была перед ним. Гнусная шайка.

— Вы — бандиты, — ясно и отчетливо сказал он, вкладывая в слова их изначальный смысл. — Вы — бандиты, и народ покарает вас.

— Народ?! — безмерно обрадовался Кудре и с веселым изумлением оглядел свой отряд. — Он говорит: народ! Ну что ж, пойдем к народу!

Тотчас двое джигитов накинули веревочную петлю на шею Хамита.

— Идем к народу! — хохоча, возгласил Кудре, и отряд тронулся. Хамит шел меж двух всадников, влекомый грубой и безжалостной веревкой. Без сапог, без портупеи, без фуражки, которую сорвали с него и бросили в кусты, он шел и шел, босыми ногами приминая траву к земле, своей земле.

Целину сменила тропа. Кудре обернулся:

— Ты хочешь к народу. Тогда поторапливайся, — и перешел на рысь. Лошади бежали неровно и дергали веревку, а веревка рвала Хамита вперед, кидала назад, и поэтому бег Хамита напоминал танец пьяного, странный и нелепый танец. Скакавший впереди Кудре иногда поглядывал назад — любовался этим танцем — и смеялся.

Бег. Бежали, как в тумане, кони, бежал, как в тумане, Хамит. Потом кони оторвались от земли и поплыли в воздухе...

9

Открылось селение, и всадники прибавили. Хамит еще успевал перебирать ногами, он падал часто, но веревка тут же заставляла вскакивать, он бежал и бежал, изнемогая.

Отряд, наверное, увидели издалека, потому что, когда бандиты въехали в селение, им не встретилось ни единого человека.

— Стой! — приказал Кудре, и отряд остановился.

Хамиту мучительно хотелось упасть, но он заставлял себя стоять. Кудре спешился и подошел к нему:

— Народа нет, Хамит! Но если тебе так хочется видеть, то он будет. Его сгонят. — И приказал своим: — Всех сюда!

Хамит смотрел на него, но ничего не видел. Он был без сознания, хотя стоял на ногах.

Очнулся Хамит посреди площади. В беспамятстве он все-таки добежал до нее. Отделенный изрядным пространством и от толпы, и от банды, он один стоял на разъезженной колесами площади, и его израненные ноги отдыхали в мягкой пыли.

Они стояли плотной толпой и смотрели испуганно. Они испуганно смотрели на Кудре. Они испуганно смотрели, на бандитов. Они испуганно смотрели на истерзанного и усталого Хамита. Жители селения Барлыкуль. Народ. Кудре опять был верхом. Нарочно горяча коня, он говорил:

— Люди! Перед вами верный пес большевиков, защитник советской власти, — Кудре нагайкой указал на Хамита. — Он считает, что вы любите советскую власть и поэтому покараете нас. Я вижу, что карать меня вам не хочется. Но просто из любви к советской власти кто-нибудь хочет помочь этому человеку?

Толпа не шевелилась и молчала.

— Ладно. Не из любви к советской власти. Просто из сострадания к человеку. Любой может освободить его от веревки, развязать руки. Обещало, что не трону сердобольного. Ну, кто?

Никто не тронулся с места. Кудре опять отчаянно захохотал.

— Может быть, это не тот народ, а, Хамит? — спросил Кудре и, не получив ответа, повторил: — Обещаю не трогать того, кто поможет этому человеку. Ну, кто?

— Я, Кудре, — тихо сказал Акан и ступил вперед.

Хамит поднял голову и посмотрел на старика. Кудре послал коня и, развернувшись, конским крупом откинул Акана.

Старик отлетел в толпу, но дружеские руки не дали ему упасть, подхватили, поддержали.

— Я знаю, ты не боишься смерти, старик, — уважительно сказал Кудре и обратился к Хамиту: — Но он — не в счет! Милосердием своим в последние дни он хочет быть угодным аллаху! Но я не дам ему так дешево купить вечное блаженство. Старик не в счет, Хамит!

— Кто?! — в последний раз воззвал Кудре громогласно. И из толпы, издалека, совсем издалека, явилась маленькая фигурка. Девушка. Девочка. Ни слова не говоря, она долго шла через площадь к Хамиту, и все смотрели на нее. Подойдя, она попыталась развязать стянутые руки Хамита, но на совесть сработанный узел не поддавался несильным пальцам. Тогда она встала на колени и зубами вцепилась в узел. Узел ослаб. Она поднялась с колен и быстро освободила руки Хамита от веревки.

Хамит с трудом вытянул свои руки вперед, посмотрел на них, через силу пошевелил пальцами и рухнул в пыль, окончательно потеряв сознание.

— Почему женщина? — растерянно спросил Кудре.

— Потому что здесь нет мужчин! — Прямая, как натянутая струна, девушка без страха смотрела на атамана.

— Зачем ты развязала ему руки? — Кудре и впрямь недоумевал.

— Мой отец поступил бы так же. Но ты и твои люди убили его. Поэтому я, дочь Байсеита Мукеева, сделала это!

— Так вот ты кто, красное отродье! — ненависть клокотала в Кудре, и, еще не зная сам, что будет делать, он на играющем коне приблизился к ней. И впервые, впервые толпа зашумела протестующе.